.jpg)
Дирижер Уральского академического филармонического оркестра, заслуженный артист России Алексей Доркин в Свердловской филармонии с 1990 года. Выпускник Московской консерватории (класс дирижирования Н. Петухова) сначала был концертмейстером группы флейт. Выступал с оркестром в качестве солиста, участвовал в камерных программах, затем стал дирижером оркестра.
В 1991 году инициировал создание Ансамбля деревянных духовых инструментов «Lorelei-quintett», который в 2009 году стал лауреатом I Премии Международного конкурса «Южноуральск – Зальцбург». В 2010 году создал духовой оркестр Уральской консерватории, под его руководством коллектив стал лауреатом Международных конкурсов, а сам маэстро – лауреатом I степени в номинации «Дирижер» на Международном фестивале-конкурсе «Браво» (Болгария, 2011). С 2010 года – главный дирижер оркестра Международного фестиваля «Bach-Fest». Мы побеседовали с Алексеем Доркиным о его творческом пути, музыкальных интересах и принципах.
– Алексей Юрьевич, насколько долгим был ваш путь в профессию?
– Я не собирался быть именно дирижером, но мне всегда хотелось заниматься музыкой. Никто в семье ею профессионально не занимался, мой дед был сельским учителем, преподавал математику, а бабушка – в начальных классах, родители – инженеры… В семье все пели, тогда это считалось нормой. А детей отдавали учиться в музыкальную школу. Мы переехали в Пензу, и там я пошел в класс фортепиано, где отучился 4 года. И пришла разнарядка из Москвы отобрать детей для поступления в «кадетку» – Московскую военную музыкальную школу-семилетку. Когда-то эти школы открывались по всей стране для детей, во время войны потерявших родителей. Потом осталась только одна, в Москве, ее не закрывали – кадеты нужны на парадах. Конкурс, кстати, был колоссальный, 20 человек на место. А после ее окончания всех автоматом направляли на военно-дирижерский факультет Московской Консерватории. В школе я начал осваивать флейту, потом прибавилось и дирижирование.
– А этот факультет был на особицу, или включен в общую консерваторскую жизнь?
– Сначала очень даже включен, Дмитрий Дмитриевич Шостакович дважды был председателем госкомиссии. А потом начал обосабливаться. Педагоги у нас были замечательные. Все, естественно, с Московской консерваторией и один – после Питерской. Потом у меня были 3 года армии: служил в Омске, Асбесте (где впервые услышал оркестр Свердловской филармонии), в Пермской области. Но, честно говоря, всё время хотелось просто заниматься музыкой. С оркестрантами я разучивал не только марши и военную музыку, но и баховские хоралы, чтобы слух развивать.
– Как оказались на Урале?
– В 1990 году я сыграл конкурс в наш оркестр, им руководил тогда Андрей Борейко. Через год стал концертмейстером, в итоге 13 лет отработал первым флейтистом. Это были самые тяжелые годы для оркестра: период становления, первые зарубежные гастроли. Мне всё время хотелось заниматься чем-то еще. У нас был Квинтет деревянных духовых, делали любопытные программы. А потом в филармонии возник дирижерский вакуум. Программ было много, действующие дирижеры не справлялись. И я подумал: что бы мне не попробовать? Все-таки на факультете учили неплохо. Там было две кафедры: одна занималась военным репертуаром, другая – общепринятым. И вот на общей кафедре я каждый урок приносил что-нибудь новенькое дирижировать с листа.
– Итак, вы участвовали в конкурсе на место дирижера, какой это был год?
– 2003-й. На удивление всё получилось, из всех кандидатов я один и остался дирижером.
– Долго совмещали дирижерскую деятельность с игрой в оркестре?
– Буквально один сезон. Прошел в Уральской консерватории стажировку у Владимира Александровича Вишневского, а потом и сам поработал в консерватории несколько лет, руководил оркестром.
– По-вашему, какие качества дирижеру нужнее всего?
– Для меня важнее всего компетентность.
– А что входит в это понятие?
– Мгновенная реакция на происходящее, именно в момент исполнения. Умение не плавать в своих фантазиях, а моментально реагировать на то, что происходит в оркестре. Многие дирижеры заняты только своей концепцией. Но мне нравятся те, что обладают таким качеством. Например, Фёдор Глущенко, интересный был музыкант.
– А кто для вас кумиры среди дирижеров?
– Я очень уважал Геннадия Николаевича Рождественского и, пока учился, ходил на все его концерты. Ну и, конечно, Евгений Фёдорович Светланов. Их, собственно, было двое тогда, очень разных…
– Эта отечественная традиция «большого дирижерского стиля» продолжена кем-то в наши дни?
– Из крупных, наверное, Гергиевым и Федосеевым…
– Что еще важно для дирижера: умение общаться с людьми, находить общий язык с оркестрантами, мануальная техника? Какой-то особенный дирижерский слух?
– Человек должен быть профессионалом в первую очередь. Я долго сидел в оркестре, и меня трудно в этом обмануть.
– А по психотипу, дирижер для оркестрантов кто: старший товарищ, педагог-наставник, гуру какой-то уникальный или командир и «настоящий полковник»?
– Всё вместе, и варьируется по ситуации. Мой консерваторский педагог, флейтист Анатолий Николаевич Бычко (он долгое время проработал в Большом симфоническом оркестре Центрального телевидения и Всесоюзного радио с Рождественским), говорил: «В любом случае оркестр всегда умнее дирижера». Порой случается нечто прекрасное, и невозможно объяснить, дирижер это сделал или оркестр…
– А чем дирижер увлекает оркестр, ведь он должен его за собой повести?
– Музыку нужно реально любить, это главное. Дирижеру нельзя быть равнодушным, музыканты это безошибочно чувствуют. Конечно, Стравинского можно сыграть строго, как он сам просил, не примешивая эмоций. Но все-таки сам он был очень страстным человеком.
– Есть примеры, если не для подражания, то для восхищения?
– Рикардо Мути очень люблю, для меня он родственная душа, подписываюсь под каждым его действием: нравятся трактовки, темпы. Еще Адам Фишер (венгерский дирижер, руководитель Датского камерного оркестра – Л. Б.). Он как пружина, заводной.
– Поговорим о любимых композиторах?
– Я люблю разную музыку. Пока учился в Москве, каждый вечер ходил на концерты или в театр (там рядом «Маяковка»). Военная форма давала преимущества, мы везде проникали бесплатно. А любимых композиторов было много. Сейчас, пожалуй, осталось двое, кого я могу просто слушать: Бах и Моцарт. Остальных начинаешь слушать и тут же «работать», анализировать.
– Для вас существуют границы дозволенного в интерпретации дирижеров? Мы живем во времена художественного волюнтаризма: я так вижу, я так слышу, и делается всё, что угодно.
– Боюсь, что все-таки есть, просто мы их не всегда осознаем. Например, есть некий темп, нарушение которого ведет к потере смысла музыки.
– А, кстати, как вы относитесь к метроному?
– Кое-где стараюсь точно следовать. Мне важно, чтоб это биологически совмещалось с организмом, тогда музыка начинает дышать. Темп должен быть здоровым, естественным и вызывать эмоцию сразу. Метроном особо важен, на мой взгляд, у Бетховена, здесь я особенно слежу. Мне кажется, у него идеальные темпы по метроному. Иногда страшновато: кажется, очень быстро. Но в итоге очень точно.
– У вас большой репертуар?
– Сейчас уже довольно большой. Иногда даже забываю, открываю партитуру, а она вся в моих пометках! Вот недавно был Скрябин, Первая симфония.
– А сколько концертов в год вы играете?
– У меня 50. Это по договору. Не все они равноценны: где-то попроще, бывают сложные программы. Я довольно долго готовлю программу. Мне нужно полистать, подумать…
– Вы предпочитаете концерты слушать или смотреть?
– Я предпочитаю смотреть! Для меня видео – это плюс.
– Есть дирижеры, которые могут буквально бровями оркестру всё показать, скупо по жестам. А есть «танцоры», которые, почти балет за пультом устраивают. Вам кто ближе?
– Мне всё равно. Если это интересно звучит, пусть он танцует. Есть ведь «коряги» страшные за пультом, а при этом всё звучит. Потому что основа – не внешняя, она внутри. Главное, чтоб музыка была!
– Есть музыка, которая еще только просится быть вами исполненной?
– Я раньше очень многого хотел. То, что я люблю слушать, исполнил бы с удовольствием. Вот Моцарт – совершенно забытый композитор иногда оказывается! При этом записи его музыки 1960–1970-х я уже сейчас слушать не могу. Нравится, когда Моцарта играют с огнем, это очень пылкий композитор! Его принято умасливать, сглаживать неровности – ужасно не нравится! В его музыке столько взрывных моментов! Если этого в исполнении нет, мне скучно. Моцарт должен быть живым.
– А как вы относитесь к аутентизму – исторически информированному исполнительству?
– Очень хорошо. Конечно, сейчас всё звучит более современно, несмотря на специальный инструментарий, на особый строй.
– А у вас не было мысли сделать что-то с камерным оркестром?
– Да это моя мечта, очень люблю камерную музыку. Большие полотна – здорово, но я бы предпочел камерное музицирование.
– Если бы не музыка и дирижирование, то что?
– Тогда я был бы радиоинженером. Это мое хобби: музыка не только в смысле исполнения, но в смысле слушания. Трачусь на это, не могу слушать обычное, заурядное. Люблю возиться с оборудованием, могу назвать себя аудиофилом. Я ведь еще прошел в консерватории стажировку как звукорежиссер. Разбирался и с тем, чтобы в филармонии наладить ситуацию со звукорежиссурой, особенно когда начались трансляции. С Шамилем Гайнетдиновым мы вместе работали и много друг другу дали: он мне технических моментов, я ему – сугубо музыкальных. И в целом прошли большой путь.
В афише Свердловской филармонии всегда много концертов с участием Маэстро. Но особо обращаем ваше внимание, что в марте на Международном фестивале «Bach-Fest – 2024» можно услышать выступления Алексея Доркина с фестивальным оркестром.
Рубрика «Знай наших»
Беседовала Лариса Барыкина
