Репутация Николая Мясковского уже давно находится в тени более «экспортируемой» и экстравертной музыки его современников — Прокофьева и Шостаковича. Даже в самых мрачных моментах своих сочинений они не передают такой «русской тоски», как Мясковский. 140-летие со дня его рождения даёт нам хороший повод прислушаться к композитору, работавшему в самом «эпицентре» русской музыки XX века. Благодаря онлайн-диалогам, прошедшим в феврале и марте, и нынешним трём концертам, фестиваль в Екатеринбурге (бывшем советском Свердловске), спустя долгие годы замалчивания, выводит в новостную ленту композитора, который скрывался от всеобщего внимания при жизни и спокойно шёл своим путём даже в период крайностей сталинизма.
Будет справедливым сказать, что первый концерт, состоявшийся вчера вечером, обнаружил шедевр. Это «Кремль ночью» — небольшая кантата, написанная Мясковским в 1947 году к 30-летию Октябрьской революции. Запрещённая сразу после премьеры, она была возрождена более десяти лет назад покойным Геннадием Рождественским (исполнение доступно на YouTube). Но даже этому неутомимому пропагандисту недопонятой и недооценённой музыки не удалось тогда представить кантату так убедительно, как это было сделано вчера под руководством дирижёра Александра Рудина.
В отличие от более прославленных современников, Мясковский был не способен или лишён желания (вероятнее, и то и другое) писать музыку со скрытой иронией или, что называется, «с фигой в кармане». Он по возможности избегал партийных указаний, продолжая сочинять квартеты и симфонии. К 1947 году, однако, подобные «формалистские» тенденции начали вызывать недовольство Комитета по делам искусств во главе с Андреем Ждановым. Поэтому композитор нашёл совершенно индивидуальный и, казалось бы, политически грамотный ход, решившись положить на музыку бесстыдные вирши Сергея Васильева во славу Сталина. Вождь изображён за своим столом в предрассветные часы, он приглашает в свой кабинет всех, от академика до кузнеца, и слушает их речи. В конечном счёте, является женское воплощение Истории, которое убеждает бодрствующего Сталина отдохнуть от своих трудов, и кантата завершается картиной рассвета над Москвой.
Сочинение Мясковского мало чем обязано часто упоминаемой увертюре к «Хованщине» («Рассвет на Москва-реке») его предшественника Мусоргского, разве что скромной, волнообразной красотой главной темы. Ближе к истине Шостакович, сравнивший модально-экстатическое начало кантаты с музыкой Р. Воана-Уильямса. Хоровая партитура Мясковского, возможно, проще, чем в оратории «Святой город» этого английского композитора, но в ней есть та же мистическая глубина, что полностью превосходит текст, повествующий о чудесах кремлёвской телефонной системы, деталях механизмов и колосьях спелой ржи.
«Кремль ночью» подвергся суровой критике властей — как ни иронично это выглядит сегодня, из-за кажущегося отсутствия реализма, во всяком случае, официозной разновидности мускульно-героического реализма. В кантате доминирует мерцающая, расплывчатая звуковая ткань, вызывающая в памяти русских предшественников Мясковского, таких как его учителя Лядов и Глиэр, а также европейских модернистов, почитаемых им в юности: «Ноктюрны» Дебюсси и, менее предсказуемо, «Песни Гурре» экспрессиониста Шёнберга. Вчерашнее исполнение этого произведения хором Свердловской филармонии, прежде всего, выявило все его музыкальные, отнюдь не литературные, достоинства. Тенор Александр Трофимов успешно справился с краткой арией. Звездой же стала сопрано Клавдия Башкирцева в роли старухи-Истории, зовущей Сталина отдохнуть юношески уравновешенным тоном и с помощью типичной русской колыбельной — самого «мусоргскианского» момента партитуры.
Исполнения других сочинений Мясковского, прозвучавших в этот вечер, были сильнее по части формы, нежели по искусности. Квартет Свердловской филармонии представил вполне достоверную, без фальшивых сантиментов, интерпретацию 13-го струнного квартета — последнего произведения Мясковского перед его кончиной от рака в 1950 году. Во втором отделении Уральский молодёжный симфонический оркестр исполнил 17-ю симфонию Мясковского, причём Рудин придал развёрнутой медленной части ностальгическую страстность, достойную рахманиновской экспрессии. Симфония страдает проблемой финала, но в целом концерт показал то, что мнения из вторых рук и записи советских времен совершенно не позволяют оценить Мясковского по достоинству. Он был педагогом большинства выдающихся русских композиторов следующего поколения — именно из-за этой влиятельной позиции комитет Жданова включил его в список критикуемых «формалистов». Однако Мясковский обладал собственным языком, сильным и ясным, хотя и тяготеющим к меланхоличности — как в силу темперамента, так и по поле обстоятельств.
Питер Куонтрилл
