«Когда играешь на волнах, надо быть спокойным»

28 января 2020
28 января, 2020
Евразия

90-минутная «Турангалила-симфония» Мессиана звучит у нас крайне редко. Многие оркестры с радостью играли бы сложнейшую партитуру, но есть одна большая проблема — солирующие волны Мартено. Дитя акустических экспериментов 1920-х годов, этот электронный музыкальный инструмент, сконструированный французом Морисом Мартено, везти в Россию вместе с исполнителем и трудно, и дорого. Свердловская филармония не побоялась хлопот и на закрытие V фестиваля «Евразия» в декабре 2019 года пригласила волнистку Натали Форже с ее волнами. Во-первых, это красиво. Во-вторых, звучит впечатляюще. Декабрьское исполнение Уральского филармонического оркестра во главе с Дмитрием Лиссом иначе как ошеломительным не назовешь. Теперь они везут грандиозный опус главного визионера ХХ века в Петербург и Москву: 30 января он прозвучит в Концертном зале Мариинки, 1 февраля — в Большом зале «Зарядья».

— Мы в России практически ничего не знаем про волны Мартено. Насколько они популярны во Франции?

— Это популярный (хотя и редкий) инструмент, тесно связанный с французскими культурой и историей. Для волн Мартено писали многие французские композиторы — Мессиан, Жоливе, Онеггер, Варез и другие. Широкая аудитория знает волны благодаря популярной музыке: Жак Брель использовал их в песне «Ne me quitte pas», их любят рок-группы — например, Radiohead.

— Как вам пришла идея связать свою жизнь с этим инструментом? Вы поступали в Парижскую консерваторию сразу в класс волн Мартено?

— Я открыла для себя этот инструмент отчасти случайно: моя первая учительница музыки была ученицей Мессиана и самого Мартено. Она была композитором и дирижером. Я сначала училась как пианистка, но параллельно стала заниматься визуальным искусством, инсталляциями, перформансами, фотографией. Поэтому возник интерес к необычному инструменту. Мне потребовалось около десяти лет, чтобы хорошо овладеть волнами Мартено: ведь надо не только уметь играть, но и разбираться в их техническом устройстве — мы часто ездим, нужно уметь подстроить инструмент под зал, а в случае чего и подремонтировать. Сейчас я сама преподаю в Парижской национальной консерватории.

— Честно говоря, я удивилась, узнав, что в Парижской консерватории существует класс волн Мартено. Какие еще необычные специализации у вас есть?

— Есть классы, где учат играть, например, на серпенте или на лютне — в общем, на инструментах, характерных для отдельных эпох. Французские музыканты очень трепетно относятся к своим многовековым традициям, изучают их, такие специализации помогают сохранять историю и культуру страны. Но в мире всего два вуза, где учат игре на волнах Мартено, — в Париже и в Монреале.

— Все динамики разные?

— Да, они различаются по форме, по типу резонатора и, соответственно, по тембру. В моем комплекте одна колонка имеет металлический резонатор, у него длинное эхо. В другом динамике резонируют струны, расположенные в форме пальмового листа. Именно эти модели создал Мартено. Их можно настраивать несколькими способами, что существенно меняет звучание. К инструменту можно подключать разные динамики и получать совершенно разный звук.

— Все инструменты уникальны. Сколько их вообще существует в мире и на каком играете вы?

— Инструментов больше, чем исполнителей. И проблема в том, что, если волны долго не использовать, они погибают. В мире сейчас тридцать-сорок профессиональных исполнителей и много тех, кто научился играть самостоятельно.

У меня пять инструментов и около пятнадцати динамиков — все разные. Выбор зависит от того, где и что мне предстоит играть, куда ехать. Сейчас появляются новые модели инструмента; соединяя их с разными динамиками, мы получаем интересный микст. Я привезла новый инструмент 2003 года, а динамики — один итальянский 70-х годов, другой — оригинальный Мартено 1959 года, еще один — 1950 года. И у меня единственный во всем мире зеленый динамик, я сама выбрала такую расцветку.

— Сколько все это весит и как это перевозить?

— Для инструмента и динамиков есть специальные чехлы, все вместе это весит около 150 кг. Можно сделать более легкий вариант, можно более громоздкий — зависит от того, что нужно играть. Если я играю рок, то везу только сам инструмент и подключаюсь к обычным колонкам.

— Вы впервые выступали в России. Какие впечатления от работы с Уральским филармоническим оркестром и Дмитрием Лиссом?

— Я удивлена и счастлива. Обычно исполнение «Турангалилы» требует много репетиций, а у нас была одна, но очень насыщенная и продуктивная. У оркестра потрясающая энергетика, я сразу нашла контакт с музыкантами и очень всем благодарна.

— У волн Мартено огромный спектр звучаний. Насколько точно записаны в партитуре «Турангалилы» тембры, которые нужно использовать?

— Совершенно точно указать тембр невозможно, потому что все инструменты отличаются друг от друга. Можно указать, какой использовать тип резонатора или эффект, обозначить характер звука. Мессиан не указывал точный тембр, он дал поэтические описания звука. Мы должны интерпретировать эти описания, интерпретировать тембр. В старых партитурах точно выписаны все тембры и все инструменты, но нужно хорошо знать историю волн Мартено, чтобы понимать, какими тембрами обладал тот или иной инструмент.

— То есть не бывает двух одинаковых исполнений «Турангалилы»?

— Конечно. Я никогда не использую в точности те же тембры. Я всегда сохраняю тип динамика, краску и идею, указанные Мессианом, но остальное меняется в зависимости от акустики зала, оркестра, солиста-пианиста и того, что хочет дирижер.

— У вас степень по музыкальной философии, ваше исследование посвящено Мессиану. Как его философская система работает в «Турангалиле»?

— Это особое сочинение — единственное оркестровое, где речь идет не о вопросах религии, а о человеческой любви, подобно истории Тристана и Изольды. Но по факту музыкальный язык здесь остается тем же, что и в других его симфонических произведениях.

Когда я начала изучать Мессиана, меня удивило то, что его философские и религиозные идеи гораздо консервативнее, чем его музыка. Я пыталась разобраться почему, подробно изучала «Турангалилу» и поняла, что его образ мыслей здесь тот же: для Мессиана человек — Божественное создание, поэтому и музыкальный язык не отличается. По сути, он и тут говорит о Боге, и человеческая любовь — то же самое, что любовь Божественная. Мессиан всегда пытался найти выход в другое измерение.

— Все части симфонии имеют названия, из которых складывается некий сюжет. Насколько он важен для музыки?

— Названия имеют важное значение, они отражают процесс роста любви, отражают ее состояния. Пятая часть — «Радость крови звезд» — это любовное слияние со звездами и космосом, шестая часть — «Сад сна любви» — с природой.

Мессиан очень любил французскую сюрреалистическую поэзию и живопись, и, хотя буквально это не отражено в музыке, сюрреализм был одним из источников его вдохновения. Сюрреалисты — например, Андре Бретон — много писали о любви, защищая ее порой разрушительную силу. Для меня любовь в этом контексте — способ ухода от конфликтов и объединения всех религий. Сюрреалистов интересовала политика, не религия, а вот Мессиана занимали экуменические идеи.

— «Турангалила» — самое известное и важное сочинение для волн Мартено. Есть ли что-то сопоставимое с ним?

— Есть, но менее исполняемое и более трудное. Например, очень красивый Концерт для волн Мартено Андре Жоливе почти не играют, там очень сложная оркестровая партитура. Но это классика нашего репертуара. Много камерных пьес у Тристана Мюрая, часто играют сочинения Онеггера, но там волны используются не в качестве солиста. Есть и менее известные композиторы.

— Изначально всплеск интереса к волнам Мартено был связан с совершенно новым типом инструмента и новыми, прежде недоступными звуковыми возможностями. Теперь есть и синтезаторы, и компьютеры. Композиторы продолжают интересоваться этим инструментом?

— В последние десять-пятнадцать лет они возвращаются от электроники к волнам Мартено. Особенность волн — в их чувствительности: не нужно никаких дополнительных компьютеров и синтезаторов, одно прикосновение — и инструмент следует за твоим телом, твоими мыслями. Это что-то сумасшедшее. Я влюбилась в этот инструмент именно из-за его гиперчувствительности. Волны Мартено вдохновили на создание многих электронных инструментов и технически, и художественно, но ни один из них не обладает такой отзывчивостью в каждом параметре звука.

Лет тридцать назад к волнам действительно относились как к устаревшему, отмирающему инструменту. Но волны Мартено оказались вне законов времени: мы должны были исчезнуть, но нет — мы все еще живы. Да, нас немного, но мы много играем, педагоги всегда востребованы, а молодые композиторы увлечены этим выжившим «ископаемым».

В нашем деле все уникально — каждый концерт, инструмент, исполнитель. Невозможность точной фиксации музыки для волн Мартено как раз очень привлекает композиторов — она всегда живая, подвижная, порой непредсказуемая. Композиторам нравятся качества, которыми обладает только этот старый электронный инструмент, и для нас по-прежнему пишут.

— Контакт между исполнителем и инструментом такой тесный, что, кажется, характер музыканта и его настроение должны непосредственно отражаться на звуке.

— Конечно, так с любым инструментом. Но в случае с волнами Мартено это ощущается во много раз сильнее, потому что малейшее движение с многократным усилением отражается на звуке и вызывает его изменения. Если ты нервничаешь — это очень слышно. Когда играешь на волнах, надо быть спокойным. Поэтому Мартено учил исполнителей релаксации.

— Вы работаете не только в академической сфере. Расскажите, как вы встретились, например, с Radiohead.

— Я работала с разными группами, играющими тяжелый рок, — например, Faust. Мне интересно, потому что там я могу использовать весь звуковой спектр инструмента, а это подталкивает к поиску новых границ его возможностей. Несколько лет я играла в рок-группе, и это было классно: я открыла много вещей, которые потом применяла в современной музыке.

С Radiohead у меня был только один концерт — в Лондоне в 2005 году. Это было время, когда они экспериментировали и делали смешанные программы: классика, оркестр и их собственная музыка. Мне довелось участвовать один раз, мы играли Мессиана и Radiohead. Это было круто! Совсем другая аудитория: на нас реагировали так же, как на рок-музыкантов. На самом деле, Мессиан для меня — тоже рок, только, может быть, богаче в смысле музыкального языка. Иногда я чувствую, что публика под Мессиана должна танцевать и кричать: «Уа-а-а-а!» Когда я впервые услышала «Турангалилу», я танцевала — не в зале, конечно, потому что это запрещено, а в сердце. Ее вибрации проходят через все тело. Но в концертном зале мы должны сидеть тихо. А как было бы хорошо, если бы администрация решилась снять кресла в партере и позволила публике танцевать.

У меня был интересный опыт. Мы играли в соборе, где все пространство было заставлено кроватями, на которых лежала публика. Все расслабились и просто плыли вместе с музыкой и грезили. Мы должны придумывать какие-то альтернативные способы слушания: музыка действительно входит в наше тело, и мы должны позволить ей действовать внутри.

В общем, надеюсь, что на концерте все будут танцевать. Хотя бы в сердце.

Автор текста: Наталия Сурнина
Источник: Colta

Другие публикации

Решаем вместе
Сложности с получением «Пушкинской карты» или приобретением билетов? Знаете, как улучшить работу учреждений культуры? Напишите — решим!