Тема фестиваля «Евразия» 2019 года, проводимого в Свердловской филармонии, – «Песни любви и смерти». Волнующая в этом году современную культуру и искусство тема смерти, бессмертия поднимается на этот раз в музыке. Произведения, проверенные временем, миксуются в программе с современными композициями. Так, открытие фестиваля сочетало вступление и «Смерть Изольды» из оперы «Тристан и Изольда» Вагнера и ораторию Хенце «Плот «Медузы».
Итак, первое отделение. На сцене Уральский академический филармонический оркестр под управлением Дмитрия Лисса. Звучит Вагнер. Композитор, компенсирующий свою жизнь музыкой. Композитор, опирающийся на глубинную суть мифа. Композитор, считающий, что любовь – искупление, и не только в сюжетах, но и в реальной жизни. Опера «Тристан и Изольда» написана под влиянием сильных запретных чувств к Матильде Везендонк. Главной станет тема любви и смерти в одном лице, которое обозначается в немецком языке словом-кентавром Liebestod. «Умрем, чтоб вечно жить», – именно это поет Изольда над телом возлюбленного. Музыка передает эту пограничность – неразрешимое томление, перерастающее в волну восторга, а потом… разрушение всего.
Между первым и вторым отделением – длинный перерыв. Исполнение оратории «Плот «Медузы» требует масштабной перестановки на сцене. И организаторы заполнили эти полчаса встречей в Камерном зале с Михаэлем Керстаном, директором Фонда Ханса Хенце, который рассказал об истории создания произведения. Михаэль обозначил основные точки истории похода четырех фрегатов короля Франции Людовика XVIII в Африку, гибель «Медузы», историю плота «Медузы», бурю в обществе того времени, которую вызвала эта история, отклики искусства того времени, создание Жерико картины «Плот «Медузы» и, наконец, обращение к этому сюжету Хенце.
«Капитаном корабля «Медуза» был назначен Гюго Дюрой де Шомарей, у которого не было ни малейших навыков судоходства, но зато был двадцатипятилетний опыт праздного хождения по салонам Лондона и Кобленца, – обозначает программную для реальной истории и оратории завязку доктор Керстан. – На борту корабля было множество богатых французских чиновников, и когда корабль сел на мель, то шесть шлюпок заняли исключительно офицеры и чиновники. На плот должны были уместиться остальные 149 человек. Лодки должны были буксировать плот к берегу, но через пару часов пассажиры шлюпок поспешили перерезать канаты, так как плот замедлял их ход и был балластом. Таким образом, они обрекли людей на голодную страшную смерть».
Хенце в своей музыке опирается на эту историю в ее деталях – ему важны цифры, даты (на плоту велся бортовой журнал, который был потом опубликован). В тексте оратории очень много точных цифр: тринадцать выживших, два мальчика, второй день и т.п. Это важно так же, как важны цифры в уголовном деле: произведение – приговор современному обществу, где ради жизни одних пренебрегают жизнью других. А «Медуза» – зеркальная модель современного общества.
Исполнение оратории в Свердловской филармонии – масштабно. Все участники с трудом вмещаются на сцену – оркестр, дополнительные музыканты с инструментами (д’амур, гекельфон, кларнет контр-альто, басовая труба и вагнеровская туба – в России этих инструментов нет, их партии на премьере исполняют артисты Бохумского симфонического и Дортмундского филармонического оркестров), хор Филармонии, хор мальчиков и юношей Свердловского мужского хорового колледжа. Плюс солисты: баритон Хольгер Фальк (Германия), сопрано Сара Вегенер (Германия), чтец Владимир Огнев. Как и должно быть на плоту, на сцене предельно тесно.
Добавляет экспрессии экран над сценой с картиной Жерико «Плот «Медуза». Это дополнительное средство воздействия во время исполнения оратории вдруг открывается с неожиданной стороны. Слушатели воочию видят, как вдохновлялся композитор изобразительным рядом, видят природу и суть творческого замысла.
Хенце сам писал об этом: «Я поступил, как Жерико: я посмотрел на своих героев и, пользуясь своими собственными средствами и своими критериями, сделал их такими прекрасными и величественными в своем страдании, какими никогда не были ни один герой и ни одно божество». Это еще одно произведение XX века, к которому можно применить фразу Бродского об умирающем хоре – массовой гибели людей, которую в искусстве XX века уже не способна выразить смерть одного героя или божества.
Но во время прослушивания оратории вдруг открывается не только природа замысла, но и механизм создания музыкального плотна на уровне композиции, ритмов, оркестровки – с опорой на живописное полотно. Смена духовых и струнных инструментов в таком же клубке, как живые и мертвые тела на плоту. В картине есть четкий ритм – смена светлых участков и темных, смыслообразующим он является и для оратории: ритм – это удел живых, партии живых в хоре исполняются под духовые и ударные. Фигура мулата с красным флагом на картине Жерико – баритон Хольгер Фальк, исполняющий партию Жана-Шарля, олицетворяет борьбу до конца, жизнь во имя жизни других. Взгляд со стороны в картине – художника или повествователя, находящегося над историей, ставящего оценку и выносящего приговор, берет на себя в оратории Харон – чтец Владимир Огнев, который ведет рассказ в сложных ритмах, под аккомпанемент или в тишине, потому что даже проза звучит музыкально в этом действии. Смерть как стихия на картине, в оратории это «покрывающее» всех сильное сопрано Сары Вегенер. Она и вокально, и артистически одновременно обольстительная русалка (отсылка к мифу о Медузе), и сильная вездесущая смерть.
Оратория Хенце «Плот «Медузы» – сильное и сложное по воздействию произведение. Кажется, что человечество не способно учиться на своих ошибках. Хотя композитор дает надежду финальным аккордом оратории, мы вслед за его героем Жаном-Шарлем повторяем:
«Сколько неведомых пространств не ведают обо мне?
Когда я думаю о крошечно пространстве, которое я занимаю, потерянный в бесконечности,
Когда я думаю о кратком сроке своей жизни, поглощенный вечностью,
Я чувствую страх.
Отчего я здесь, а не там?
Отчего я сейчас, а не тогда?
Вселенная ничего не знает об этом».
